Неточные совпадения
Сергей Иванович говорил, что он
любит и знает народ и часто беседовал с мужиками, что̀ он
умел делать хорошо, не притворяясь и не ломаясь, и из каждой такой беседы выводил общие данные в пользу народа и в доказательство, что знал этот народ.
Всякое движение производила она со вкусом, даже
любила стихи, даже иногда мечтательно
умела держать голову, — и все согласились, что она, точно, дама приятная во всех отношениях.
Если бы хоть кто-нибудь из тех людей, которые
любят добро, да употребили бы столько усилий для него, как вы для добыванья своей копейки!.. да
умели бы так пожертвовать для добра и собственным самолюбием, и честолюбием, не жалея себя, как вы не жалели для добыванья своей копейки!..
Учителей у него было немного: большую часть наук читал он сам. И надо сказать правду, что, без всяких педантских терминов, огромных воззрений и взглядов, которыми
любят пощеголять молодые профессора, он
умел в немногих словах передать самую душу науки, так что и малолетнему было очевидно, на что именно она ему нужна, наука. Он утверждал, что всего нужнее человеку наука жизни, что, узнав ее, он узнает тогда сам, чем он должен заняться преимущественнее.
Мой бедный Ленский! изнывая,
Не долго плакала она.
Увы! невеста молодая
Своей печали неверна.
Другой увлек ее вниманье,
Другой успел ее страданье
Любовной лестью усыпить,
Улан
умел ее пленить,
Улан
любим ее душою…
И вот уж с ним пред алтарем
Она стыдливо под венцом
Стоит с поникшей головою,
С огнем в потупленных очах,
С улыбкой легкой на устах.
Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным,
Внимательным иль равнодушным!
Как томно был он молчалив,
Как пламенно красноречив,
В сердечных письмах как небрежен!
Одним дыша, одно
любя,
Как он
умел забыть себя!
Как взор его был быстр и нежен,
Стыдлив и дерзок, а порой
Блистал послушною слезой!
«Как мог я так страстно и так долго
любить Сережу? — рассуждал я, лежа в постели. — Нет! он никогда не понимал, не
умел ценить и не стоил моей любви… а Сонечка? что это за прелесть! „Хочешь?“, „тебе начинать“.
Надо
уметь любить, а этого-то они не могут».
Она
умела и
любила читать, но и в книге читала преимущественно между строк, как жила.
Одна за другой, наивные ее попытки к сближению оканчивались горьким плачем, синяками, царапинами и другими проявлениями общественного мнения; она перестала наконец оскорбляться, но все еще иногда спрашивала отца: «Скажи, почему нас не
любят?» — «Э, Ассоль, — говорил Лонгрен, — разве они
умеют любить?
И если я когда-нибудь, — предположив нелепость, — буду в законном браке, то я даже рад буду вашим растреклятым рогам; я тогда скажу жене моей: «Друг мой, до сих пор я только
любил тебя, теперь же я тебя уважаю, потому что ты
сумела протестовать!» Вы смеетесь?
Кабанова. Хитрость-то не великая. Кабы
любила, так бы выучилась. Коли порядком не
умеешь, ты хоть бы пример-то этот сделала; все-таки пристойнее; а то, видно, на словах только. Ну, я Богу молиться пойду; не мешайте мне.
— Для знакомой собаки. У меня, батенька, «влеченье, род недуга» к бездомным собакам. Такой умный, сердечный зверь и — не оценен! Заметьте, Самгин, никто не
умеет любить человека так, как
любят собаки.
— Этот, иногда, ничего, интересный, но тоже очень кричит. Тоже, должно быть, злой. И женщин не
умеет писать. Видно, что
любит, а не
умеет… Однако — что же это Иван? Пойду, взгляну…
— Можешь представить — мне было скучно без тебя! Да, да. Ты у меня такой солененький… кисленький, освежающий, — говорила она, целуя его. — Притерпелся ко всем человечьим глупостям и очень
умеешь не мешать, а я так не
люблю, когда мне мешают.
— Адский пейзаж с черненькими фигурами недожаренных грешников. Железные горы, а на них жалкая трава, как зеленая ржавчина. Знаешь, я все более не
люблю природу, — заключила она свой отчет, улыбаясь и подчеркнув слово «природа» брезгливой гримасой. — Эти горы, воды, рыбы — все это удивительно тяжело и глупо. И — заставляет жалеть людей. А я — не
умею жалеть.
«Говорить она
любит и
умеет», — подумал он, когда она замолчала и, вытянув ноги, сложила руки на высокой груди. Он тоже помолчал, соображая...
Она
любила и
умела рассказывать о жизни маленьких людей, о неудачных и удачных хитростях в погоне за маленьким счастием.
Любили и за то, что Дмитрий
умел, как-то неожиданно и на зависть Клима, овладевать вниманием детей, рассказывая им о гнездах птиц, о норах, о логовищах зверей, о жизни пчел и ос.
После Кутузова, который, не
любя длинных речей,
умел говорить скупо, но неотразимо, эти казались ему мальчишками, споры их — игрой, а горячий задор — направленным на соблазн Варвары и Лидии.
—
Люблю лакеев, — сказала Алина неприлично громко. — В наше время только они
умеют служить женщине рыцарски. Слушай — где Макаров?
Лодка закачалась и бесшумно поплыла по течению. Клим не греб, только правил веслами. Он был доволен. Как легко он заставил Лидию открыть себя! Теперь совершенно ясно, что она боится
любить и этот страх — все, что казалось ему загадочным в ней. А его робость пред нею объясняется тем, что Лидия несколько заражает его своим страхом. Удивительно просто все, когда
умеешь смотреть. Думая, Клим слышал сердитые жалобы Алины...
— Потому что — авангард не побеждает, а погибает, как сказал Лютов? Наносит первый удар войскам врага и — погибает? Это — неверно. Во-первых — не всегда погибает, а лишь в случаях недостаточно
умело подготовленной атаки, а во-вторых — удар-то все-таки наносит! Так вот, Самгин, мой вопрос: я не хочу гражданской войны, но помогал и, кажется, буду помогать людям, которые ее начинают. Тут у меня что-то неладно. Не согласен я с ними, не
люблю, но, представь, — как будто уважаю и даже…
— Нет — глупо! Он — пустой. В нем все — законы, все — из книжек, а в сердце — ничего, совершенно пустое сердце! Нет, подожди! — вскричала она, не давая Самгину говорить. — Он — скупой, как нищий. Он никого не
любит, ни людей, ни собак, ни кошек, только телячьи мозги. А я живу так: есть у тебя что-нибудь для радости? Отдай, поделись! Я хочу жить для радости… Я знаю, что это —
умею!
— Любовь эта и есть славнейшее чудо мира сего, ибо, хоша
любить нам друг друга не за что, однакож —
любим! И уже многие
умеют любить самоотреченно и прекрасно.
— О, я знаю, что некрасива, но я так хочу
любить. Я готовилась к этому, как верующая к причастию. И я
умею любить, да?
Умею?
— Мужики
любили Григория. Он им рассказывал все, что знает. И в работе всегда готов помочь. Он — хороший плотник. Телеги чинил. Работать он
умеет всякую работу.
Она так полно и много
любила:
любила Обломова — как любовника, как мужа и как барина; только рассказать никогда она этого, как прежде, не могла никому. Да никто и не понял бы ее вокруг. Где бы она нашла язык? В лексиконе братца, Тарантьева, невестки не было таких слов, потому что не было понятий; только Илья Ильич понял бы ее, но она ему никогда не высказывала, потому что не понимала тогда сама и не
умела.
— Я
люблю иначе, — сказала она, опрокидываясь спиной на скамью и блуждая глазами в несущихся облаках. — Мне без вас скучно; расставаться с вами не надолго — жаль, надолго — больно. Я однажды навсегда узнала, увидела и верю, что вы меня
любите, — и счастлива, хоть не повторяйте мне никогда, что
любите меня. Больше и лучше
любить я не
умею.
«Как он
любит меня!» — твердила она в эти минуты, любуясь им. Если же иногда замечала она затаившиеся прежние черты в душе Обломова, — а она глубоко
умела смотреть в нее, — малейшую усталость, чуть заметную дремоту жизни, на него лились упреки, к которым изредка примешивалась горечь раскаяния, боязнь ошибки.
Ей не совсем нравилось это трудовое, практическое воспитание. Она боялась, что сын ее сделается таким же немецким бюргером, из каких вышел отец. На всю немецкую нацию она смотрела как на толпу патентованных мещан, не
любила грубости, самостоятельности и кичливости, с какими немецкая масса предъявляет везде свои тысячелетием выработанные бюргерские права, как корова носит свои рога, не
умея кстати их спрятать.
«У верующей души есть свое царство! — думал Райский, глядя ей вслед и утирая слезы, — только она
умеет так страдать за все, что
любит, и так
любить и так искупать свои и чужие заблуждения!»
— Все это мораль, подергивающая жизнь плесенью, скукой!.. Вера, Вера — не
любите вы, не
умеете любить…
— Сам я не
умею, — продолжал Леонтий, — известно, муж — она
любит, я
люблю, мы
любим… Это спряжение мне и в гимназии надоело. Вся ее любовь — все ее заботы, жизнь — все мое…
— С другой бы, может быть, так и надо сделать, а не с ней, — продолжала Татьяна Марковна. — Тебе, сударь, надо было тихонько сказать мне, а я бы
сумела, лучше тебя, допытаться у нее,
любит она или нет? А ты сам вздумал…
— А хоть бы затем, внучка, чтоб
суметь понять речи братца и ответить на них порядком. Он, конечно, худого тебе не пожелает; смолоду был честен и
любил вас обеих: вон имение отдает, да много болтает пустого…
— Нет, не
умею. Вон Марфенька
любит и
умеет.
— Какой роскошный букет! — сказала Марфенька, тая от восторга и нюхая цветы. — А что же это такое? — вдруг прибавила она, чувствуя под букетом в руке что-то твердое. Это был изящный porte-bouquet, убранный жемчугом, с ее шифром. — Ах, Верочка, и ты, и ты!.. Что это, как вы все меня
любите!.. — говорила она, собираясь опять заплакать, — и я ведь вас всех
люблю… как
люблю, Господи!.. Да как же и когда вы узнаете это; я не
умею даже сказать!..
— Куда ему?
Умеет он
любить! Он даже и слова о любви не
умеет сказать: выпучит глаза на меня — вот и вся любовь! точно пень! Дались ему книги, уткнет нос в них и возится с ними. Пусть же они и
любят его! Я буду для него исправной женой, а любовницей (она сильно потрясла головой) — никогда!
— Чего, чего! — повторил он, — во-первых, я
люблю вас и требую ответа полного… А потом верьте мне и слушайтесь! Разве во мне меньше пыла и страсти, нежели в вашем Райском, с его поэзией? Только я не
умею говорить о ней поэтически, да и не надо. Страсть не разговорчива… А вы не верите, не слушаетесь!..
Русские женщины дурнеют быстро, красота их только мелькнет, и, право, это не от одних только этнографических особенностей типа, а и оттого еще, что они
умеют любить беззаветно.
— Видите, как я даже не
умею говорить с вами. Мне кажется, если б вы меня могли меньше
любить, то я бы вас тогда полюбила, — опять робко улыбнулась она. Самая полная искренность сверкнула в ее ответе, и неужели она не могла понять, что ответ ее есть самая окончательная формула их отношений, все объясняющая и разрешающая. О, как он должен был понять это! Но он смотрел на нее и странно улыбался.
Ох, я не
умею это выразить, но только Бог такие первые мысли от детей
любит…
Я их очень
люблю, но с тобой я почти как с родным — и не сыном, а братом, и особенно
люблю, когда ты возражаешь; ты литературен, ты читал, ты
умеешь восхищаться…
— О, без сомнения, каждый по-своему! И что оригинальнее всего: эти превосходные характеры
умеют иногда чрезвычайно своеобразно озадачивать; вообрази, Анна Андреевна вдруг огорошивает меня сегодня вопросом: «
Люблю ли я Катерину Николаевну Ахмакову или нет?»
— Я только не
умела выразиться, — заторопилась она, — это я не так сказала; это потому, что я при вас всегда стыдилась и не
умела говорить с первой нашей встречи. А если я не так сказала словами, что «почти вас
люблю», то ведь в мысли это было почти так — вот потому я и сказала, хотя и
люблю я вас такою… ну, такою общею любовью, которою всех
любишь и в которой всегда не стыдно признаться…
Русская женщина все разом отдает, коль полюбит, — и мгновенье, и судьбу, и настоящее, и будущее: экономничать не
умеют, про запас не прячут, и красота их быстро уходит в того, кого
любят.
— Я потому, что сам редко
умею быть вежливым, хоть и хочу
уметь… А что ж, может, и лучше, что оскорбляют люди: по крайней мере избавляют от несчастия
любить их.
— Нет, мой друг, я ни в каком заговоре не участвовал. А у тебя так даже глаза засверкали; я
люблю твои восклицания, мой милый. Нет, я просто уехал тогда от тоски, от внезапной тоски. Это была тоска русского дворянина — право, не
умею лучше выразиться. Дворянская тоска и ничего больше.
— Зачем вы не
умеете притворяться? Зачем вы — такая простушка, зачем вы — не такая, как все… Ну как сказать человеку, которого прогоняешь: «почти
люблю вас»?